Алтарь страха - Страница 99

— Сбежали, скрываясь от чего-то. Или, может быть, сбежали после чего-то. Скорее всего, последнее.

— И от чего же я сбежал?

— Вот и расскажите мне, — предложил Риардон, не спуская с него глаз.

— Так ведь это вы развили теорию, а не я. Вот и доказывайте ее. Или прекратим болтовню.

Нахмурившись, Риардон посмотрел на свои часы:

— Я не могу позволить себе торчать тут целый день, занимаясь бессмысленным препирательством. Отсюда каждые двадцать минут уходит поезд. Если мы выйдем прямо сейчас, то успеем на очередной — Он помолчал и добавил: — Пойдете по собственной воле или предпочтете, чтобы вас тащили волоком?

— Пусть волокут. Тогда, может быть, мне удастся содрать с вас деньги за нанесение тяжких телесных повреждений.

— Не тешьте себя иллюзиями! Любой компетентный адвокат скажет вам, что содрать деньги с государственного служащего — бессмысленная затея. Кроме того, я знаю, как делаются такие дела. Я могу обратиться за санкцией в суд.

— Ну хорошо. Пошли на поезд.

Брэнсом поднялся, чувствуя, что опять перестал понимать, что происходит. Об Арлен Лафарж не было произнесено ни слова. Над ним и так висела угроза лишения если не жизни, то по крайней мере свободы. А вместо этого его пугают какими-то невнятными угрозами.

Если мужчина совершает преднамеренное убийство женщины, то это убийство со всех точек зрения — моральных и законотворческих — является простым, ясным делом, с какими закон сталкивается по дюжине, а то и больше раз в месяц. Тем не менее в данном случае гражданский закон оказался бессильным, позволив вмешаться военному закону, который готов снять с него обвинение, объявив ненормальным.

Почему?

Он ничего не понимал.

Когда поезд, извиваясь змеей, пополз среди полей, Риардон вновь насел на него:

— Слушайте, Брэнсом. Я хочу быть с вами искренним. И прошу от вас такого же одолжения, ради вас же. Я собираюсь сообщить вам, почему проявляю к вам особый интерес. От вас, в свою очередь, я жду рассказа о том, что вы скрываете и что заставило вас пуститься в бега.

— Я не в бегах.

— Сейчас, может быть, и нет. После того как я поймал вас. Но по сути — да.

— Нет. Вы заблуждаетесь.

— Что ж, так мы можем стучаться друг о друга черепами, ничего не получая, кроме боли. Но хочу вам напомнить о факте, о котором вы забыли. Идет война. На этой войне не стреляют, но от этого она не перестает быть войной. А иначе почему же вы и другие работаете не разгибаясь над созданием все более эффективного оружия?

— Ну и что?

— Работа над оружием подразумевает лишь одно — холодная война может стать горячей. В промежутках же между горячими войнами — на войне, на которой не стреляют, — используются совсем другие методы. Каждая сторона при этом стремится выкрасть друг у друга самые лучшие мозги, или купить их, или вывести из строя. Или уничтожить. Мы теряем людей, идеи и планы. Теряет их и другая сторона. Мы покупаем мозги у них. Они — у нас. Понимаете, о чем я?

— Конечно. Старая история.

— Старая или не старая, но по-прежнему актуальная. Оружием в войне, на которой не стреляют, являются воровство, взятки, шантаж, соблазн, убийство, а также все, что способствует достижению целей. Обе стороны несут потери. С точки зрения логики эффективный метод ведения такой войны заключается в том, чтобы всеми доступными средствами увеличить потери противника и уменьшить собственные. И то и другое одинаково важно. Так вот, моя работа подразумевает успешную реализацию второго пункта — уменьшение наших потерь. Мой департамент как раз и отвечает за отражение атак на наши лучшие мозги.

— Ничего нового вы мне не сообщили, — недовольно пробурчал Брэнсом. — Что же касается меня, то чертовски неприятно сознавать, что, если ты решишь взять даже небольшой отпуск, тебя тут же начинают подозревать в распродаже секретов.

— Вы упрощаете ситуацию, — заявил Риардон. — Существует два основных способа ослабить врага. Или вы используете его мозги в ваших целях, или не позволяете ему пользоваться ими в собственных. То есть политика собаки на сене: если не мне, то и не тебе, понятно? Теперь допустим, что вы слишком лояльны, чтобы продавать секреты, имеющиеся в вашей голове. Что тогда?

— Что тогда?

— Враг сделает так, что ни вы не сможете воспользоваться вашей головой и никто другой.

— Ба! Не думаю, что он будет обременять себя проблемами и обезглавливать меня.

— Так мог бы сказать и какой-нибудь солдат: какой смысл затевать всю эту возню, чтобы отправить меня на фронт? И как единица, индивидуальность он прав. Но, став составной частью грозной силы из сотен, тысяч и десятков тысяч бойцов, он может внести уже существенную поправку в дело победы или поражения. — Риардон помолчал, ожидая, пока до собеседника дойдет смысл его слов, затем сказал: — И лично мне наплевать на одного конкретного Брэнсома. Меня беспокоят сотни и тысячи таких Брэнсомов.

— Ну, одно утешение у вас уже есть, — усмехнулся Брэнсом. — Моя голова еще крепко держится на плечах.

— Вы должны понимать, что я выражался метафорически. Мозг, внезапно оказавшийся не в состоянии работать на свою страну, — погиб для нее. Это и есть потеря в необъявленной войне. В наш высокотехнологичный век самым смертельным ударом по врагу является тот, в результате которого выводятся из строя мозги, пусть они и не послужат на благо другой стороне. В любом случае потери неизбежны.

— Ну это понятно, — согласился Брэнсом, — любому дураку. Я и сам пришел к этому выводу — скажу без хвастовства — много лет назад. Я одного не пойму — какое это имеет отношение ко мне?